Ломоносов Михаил Васильевич

(1711, д. Мишанинская, Архенгелогородской губ. – 1765, Санкт-Петербург)

физик, химик, астроном, историограф, поэт, реформатор русского языка;

академик ИАН, академик ИАХ (1762)

 

СПбФ АРАН. Фонд 20

«К приумножению пользы и славы целого государства …

и к приращению благополучия всего человеческого рода»

Н.П. Копанева

 

В XIX веке В.Г. Белинский писал, что «для достойной оценки такого человека, каков был Ломоносов», нужно «много сведений, опытности, труда и времени» (1). В XX веке академик С.И. Вавилов сожалел, что «подлинная фигура Ломоносова не ясна до сих пор», а литературовед П.Н. Берков писал, что Ломоносова мы знаем «мало и плохо» (2). В XXI веке, несмотря на обилие всевозможных трудов о жизни и деятельности Михаила Васильевича Ломоносова, число которых увеличивается с каждым очередным юбилеем нашего великого соотечественника, можем ли мы уверенно сказать, что хорошо знаем о его вкладе в науку XVIII в., понимаем его литературное творчество, понимаем суть его личности, характера, мотивавацию поступков? Знакомый по портрету из школьных учебников круглолицый человек, сидящий к нам вполоборота, так и остается для многих из нас не личностью, а набором клише. Даже день его рождения установлен, что называется, декретно, о чем иронично писал автор классических трудов о М.В. Ломоносове А.А. Морозов: «День рождения М.В. Ломоносова точно не установлен. Позднее по решению Академии наук его принято считать – 8 (19) ноября 1711 года» (3).

Собрать сведения о Ломоносове, как советовал В.Г. Белинский, тоже довольно затруднительно. Дело в том, что архив ученого «по его смерти» был запечатан «по приказанию графа Г.Г. Орлова, с высочайшего соизволения» (4). Известно письмо от 8 апреля 1765 г. И.И. Тауберта, одного из руководителей академической канцелярии, академику Г.Ф. Миллеру: «На другой день после его [Ломоносова. – Н.К.] смерти граф Орлов велел приложить печати к его кабинету. Без сомнения в нем должны находиться бумаги, которые не желают выпустить в чужие руки» (5). Дальнейшая судьба архива Ломоносова до сих пор остается неясной и является предметом изучения историков науки (6). Часть «распылившегося» архива ученого трудами архивистов собрана в Санкт-Петербургском филиале Архива РАН. Там же в фондах академических Конференции и Канцелярии хранятся документы, связанные с научной и административной деятельностью М.В. Ломоносова в Академии наук. Письма и бумаги ученого есть и в других архивах и библиотеках.

Служить отечеству спомоществованием в науках»

Универсализм знаний, деятельность в разных областях науки академик С.И. Вавилов объяснял «не механическим многообразием культурной работы Ломоносова, а глубоким слиянием в одной личности художественно-исторических и научных интересов и задатков». Он сравнивал Ломоносова с Леонардо да Винчи и Гёте (7). По иному оценивал характер М.В. Ломоносова академик А.Е. Ферсман. Исходя из деления ученых на классиков и романтиков (8), А.Е. Ферсман писал: «В Ломоносове боролись два разных человека. Один был классик и точный исследователь; многие годы в своей лаборатории он готовил длинный ряд цифр, и надо поражаться той точности, с которой он добывал основные величины для построения своих выводов. Но наравне с классиком, экспериментатором, исследователем в Ломоносове был другой человек. Это был поэт, богатый фантазией, интуицией, вдохновением, горящий идеями. В противоположность спокойному и медлительному развитию своих мыслей, этот человек мешал терпеливой разработке отдельных вопросов, в нем одни идеи бурно сменялись другими, его влекло к большим, широким, мировым проблемам […] Он бросает химию, уходит в организацию науки, в решение проблем истории, географии и экономики. Так побеждает в нем другой человек. Но в этой борьбе и в сочетании этих двух противоположных начал – вся красота облика Ломоносова» (9).

Нам представляется, однако, что личность Ломоносова была цельной, и наиболее точно к ее пониманию подошел замечательный исследователь жизни и деятельности великого русского ученого А.А. Морозов. В книге «Родина Ломоносова» он показал природу цельности характера М.В. Ломоносова, происходящей от всего того, что «окружало его на Севере, начиная от могучей природы и кончая социальными особенностями северорусского черносошного крестьянства […] Наибольшее значение для понимания личности и развития самого Ломоносова имели, прежде всего, те районы и местности, которые как бы расходились кругами от Курострова и Холмогор и через которые прошли его первые жизненные пути» (10). Продолжая свою мысль далее, А.А. Морозов отмечал, что личность Ломоносова формировалась под влиянием «необычайного разнообразия и пестроты, живого опыта людей, которые знали свой край, накапливали наблюдения над природой, порой делали открытия» (11) и что именно Беломорский Север, свободный от крепостничества, «наложил на Ломоносова неизгладимый отпечаток, пробудил в нем творческую энергию» (12).

Говоря о цельности характера М.В. Ломоносова, нельзя обойти вниманием и влияние на него Петра Великого и его преобразований. В.Г. Белинский назвал Ломоносова «Петром Великим нашей литературы». Но он был и «Петром Великим» нашей Академии. Вряд ли в истории Академии наук: ее организации, в реализации тех задач, которые император ставил перед Академией, – можно найти более горячего и последовательного сподвижника Петра, чем Ломоносов. Он считал своим долгом российского гражданина и своей важнейшей задачей русского ученого такую организацию Академии, которая бы позволила растить своих ученых, развивать российскую науку, что по замыслу Петра I являлось одной из основных задач Академии.

Именно как «государственное и полезное учреждение» рассматривал Ломоносов Академию наук, которая не «токмо сама себя учеными людьми могла довольствовать, но размножать оных и распространять по всему государству» (13). Высокая гражданская позиция не позволяла Ломоносову спокойно сидеть в лаборатории и готовить длинные ряды цифр. Он бросался туда, где видел ущемление государственных интересов России, пренебрежительное отношение к ее истории, к ее будущему, стремление принизить образ России в общественном мнении. Даже в официальных записках Ломоносова слышен искренний голос человека, для которого всегда на первом плане польза Отечества, – сюда направлены его желание достичь успехов в науках, просветительские устремления, страсть, характер борца, не склонявшегося ни перед какими трудностями и унижениями. В письме к И.И. Шувалову от 4 января 1753 г. он писал о начале работ над «Российской историей»: «Коль великим счастием я себе почесть могу, ежели моею возможною способностию древность российского народа и славные дела наших государей свету откроются». Ломоносов – труженик именно на государственной ниве, но там, куда его привела судьба, – в науке. Организация, развитие российской науки и ее распространение через Академию наук – вот то, ради чего ученый оставляет лабораторию, борется с чиновниками, составляет проекты преобразования Академии, подвергает себя унижениям вечного просителя перед сильными мира сего. Как не вспомнить тут стихотворение 1761 г., написанное Ломоносовым, едущим к императрице с очередным прошением: «Кузнечик дорогой, коль много ты блажен, Коль больше пред людьми ты счастьем одарен! […] Не просишь ни о чем, не должен никому». Позавидовать кузнечику, и это при гордом и сильном характере независимого человека, который, когда дело касалось лично его, не боялся написать И.И. Шувалову: «Не токмо у стола знатных господ или у каких земных владетелей дурак[ом] быть не хочу, но ниже у самого господа бога, который мне дал смысл, пока разве отнимет» (14).

Итак, цельность деятельности и личности М.В. Ломоносова мы видим в понимании им своего гражданского долга – «служить отечеству спомоществованием в науках», которому была подчинена не только научная, но и самая жизнь ученого.

О исправлении Санктпетербургской Императорской Академии наук»

Ломоносов, как известно, прибыл в Петербургскую Академию наук из Славяно-греко-латинской академии в самом начале 1736 г. В ноябре 1736 г. он вместе с Г.У. Райзером и Д.И. Виноградовым был уже в Марбурге у Хр. Вольфа. В июне 1741 г. Ломоносов вернулся в Петербург и числился в штате студентом. Только в 1742 г. Академия определила, что «быть ему, Ломоносову, адъюнктом физического класса. А жалованья определяется ему сего 1742 года генваря с 1 числа по 360 рублев на год, счисляя в то число квартиру, дрова и свечи, о чем заготовить определение, а к комиссару указ» (15). С 1 сентября 1742 г. адъюнкт физического класса Ломоносов начал читать лекции для академических студентов и всех желающих. В программе лекций было записано, что Михайло Ломоносов «руководство к географии физической, чрез господина Крафта сочиненное, публично толковать будет, а приватно охотникам наставление давать намерен в химии и истории натуральной о минералах; також обучать в стихотворстве и штиле российского языка после полудни с 3 до 4 часов» (16). Звание профессора по кафедре химии было присвоено Ломоносову только в июне 1745 г.

К этому времении Ломоносов уже вполне уяснил механизм бюрократических действий в Академии наук. Академические дела быстро не рассматриваются, поскольку советник Канцелярии занят «многими и более важными делами». Присвоение профессорского звания связано не с научными заслугами: «следовало бы повременить вместе с другими, которые тоже добиваются повышения», – писал советник Канцелярии И.Д. Шумахер. Видел Ломоносов и общую обстановку в Академии, где происходили распри между академиками, подстрекаемые Шумахером и его приспешниками, между Конференцией и Канцелярией. В декабре 1745 г. профессор химии набрасывает «список наук в Академии с распределением на три класса». Это первый из документов, свидетельствующих о том, что организация деятельности Академии наук занимала Ломоносова.

В 1747 г. был принят Регламент Императорской Академии наук и художеств. В летописи жизни и деятельности М.В. Ломоносова (17) ни до 1747 г., ни сразу после него нет никаких упоминаний о новом академическом регламенте. Но это не значит, что вопрос об уставе Академии не волновал ученого. Регламент, разработанный в основном Г.Н. Тепловым и утвержденный императрицей Елизаветой Петровной, Ломоносова не устраивал. В январе–феврале 1755 г. он пишет «Всенижайшее мнение о исправлении Санктпетербургской императорской Академии наук», где излагает недостатки академического регламента 1747 г., но прежде этого сообщает, в каком состоянии находится Академия наук. Неизвестно, подавал ли это «мнение» Ломоносов по назначению: черновая рукопись его постоянно дополнялась и имеет вставки более поздние по времени (18).

К сентябрю 1755 г. появился «указ Правительствующего Сената относительно исправления академического устава по всемилостивейшему повелению е. и. в.», который в Академии не исполнялся, то есть работа по исправлению регламента официально не велась (19). Свое мнение по этому вопросу Ломоносов записал в протокол Конференции через архивариуса И.Л. Стафенгагена. 7 января 1758 г. ученый представил президенту Академии записку об «Излишествах, замешательствах и недостатках в Академии наук и о мерах к улучшению ее положения» (20). После этой записки в ведение М.В. Ломоносова поступают Академическое, Историческое собрания, Географический департамент, Университет и Гимназия. В 1758–1759 гг. им составляется еще одна записка о необходимости преобразований в Академии наук (21). В период с 19 января по 31 мая 1761 г. Ломоносов пишет записку о мерах «к приведению Академии наук в доброе состояние» (22). В 1762–1764 гг. он работает над проектом нового регламента Академии наук (23), в 1764 г. с мая по сентябрь готовит предложения об устройстве и уставе Петербургской Академии (24). Последние представлены по ордеру К.Г. Разумовского о составлении устава и нового академического штата (25). Замечания к ним представили И.-Э. Фишер и С.К. Котельников, на которые Ломоносов дал свои ответы (26). И, наконец, М.В. Ломоносов подготовил свой регламент Санкт-Петербургской Императорской Академии наук (27), который дошел до нас в незаконченном виде: мы имеем возможность познакомиться только с первой его частью – «О собрании Академии наук». Успел ли Ломоносов до своей смерти в марте 1765 г. написать другие части, остается неизвестным.

Большой интерес представляет и «Краткая история о поведении Академической Канцелярии в рассуждении ученых людей и дел с начала сего корпуса до нынешнего времени» (28), составленная Ломоносовым не позднее 26 августа 1764 г. К этому необходимо добавить и многочисленные записки, «репорты» ученого об Университете, Гимназии, Библиотеке, Кунсткамере, Физическом кабинете, Обсерватории, Ботаническом саде, то есть обо всех учреждениях, входивших в Академию наук.

Надо отметить удивительно точный, образный язык Ломоносова. Об этом писал К.Г. Разумовскому Леонард Эйлер. «Я чрезвычайно восхищен, что эти диссертации [были отправлены Эйлеру Шумахером. – Н.К.] по большей части столь превосходны, что Комментарии Императорской Академии станут многим более значительны и интересны, чем труды других академий […] Все сии сочинения не токмо хороши, но и превосходны, ибо он изъясняет физические и химические материи самые нужные и трудные, кои совсем неизвестны и невозможны были к истолкованию самым остроумным ученым людям, с таким основательством, что я совсем уверен в точности его доказательств. При сем случае я должен отдать справедливость Ломоносову, что он одарован самым счастливым остроумием для объяснения явлений физических и химических. Желать надобно, чтобы все прочие Академии были в состоянии показать такие изобретения, которые показал господин Ломоносов» (29). Даже в сугубо официальных, канцелярских документах ясно слышится голос человека, у которого душа болит за Отечество. Даже в переводах псалмов слышится личностный мотив, который невозможно не воспринимать как биографический. После чтения «Краткой истории о поведении Академической Канцелярии» совсем по-другому воспринимаются стихи перевода известного 143-го псалма:

Меня объял чужой народ,
В пучине я погряз глубокой;
Ты с тверди длань простри высокой,
Спаси меня от многих вод.

………………………………

Вещает лож язык врагов,
Десница их сильна враждою,
Уста обильны суетою,
Скрывают в сердце злобный ков.

Избавь меня от хищных рук
И от чужих народов власти:
Их речь полна тщеты, напасти;
Рука их в нас наводит лук (30).

Учитывая все эмоциональное великолепие и драматическую силу языка Ломоносова, мы позволим себе в дальнейшем многочисленные цитирования документов ученого.

Но вернемся к Академии наук. Чтобы принять меры к «исправлению» ее недостатков, необходимо, считает М.В. Ломоносов, предпринять следующее: «рассмотреть самые недостатки»; «показать оного упадку и недостатков происхождение и причины», «дать способ к оных отвращению и к исправлению всего корпуса» (31).

О худом состоянии Академии наук»

О состоянии, в котором находилась Академия наук, М.В. Ломоносов писал неоднократно и в «репортах», и в записках, и в письмах. «Худое» состояние академического корпуса ученый видел в отступлении от основных принципов, заложенных еще Петром I, а также в самовластии Канцелярии над учеными. Отсюда шли все академические беды. При этом властолюбие и интриги советника Канцелярии И.Д. Шумахера, его нежелание считаться с Академическим собранием были, по мнению Ломоносова, пожалуй, основным препятствием для нормального существования Академии и распространения ею просвещения в России. Нередкие в нашей литературе объяснения этому неприятием Ломоносовым иностранных ученых, как и иностранцев вообще, не выдерживает критики. Ломоносов как продолжатель петровского дела не был против привлечения иностранцев в Россию. В его «Слове похвальном … Петру Великому» есть знаменательные слова: «К великим Своим намерениям премудрый Монарх предусмотрел за необходимо нужное дело, что бы всякаго рода знания распространить в отечестве и людей, искусных в высоких науках, также художников и ремесленников размножить, о чем Его отеческое попечение хотя прежде сего мною предложено, однако, ежели оное описать обстоятельно, то целое мое слово еще к тому не достанет, ибо, не однократно облетая на подобие Орла быстропарящаго Европейския государства, отчасти повелением, отчасти важным своим примером побудил великое множество своих подданных оставить на время отечество и искусством увериться, коль великая происходит польза человеку и целому государству от любопытнаго путешествия по чужим краям. Тогда отворились широкия врата великия России [подчеркнуто мной. – Н.К.], тогда через границы и пристани, на подобие прилива и отлива, в пространном Океане бывающаго, то выежжающие для приобретения знаний в разных науках и художествах сыны Российские, то приходящие с разными искусствами, с книгами, с инструментами иностранные безпрестанным текли движением» (32).

Вспомним известные слова А.С. Пушкина об окне, которое Петр порубил в Европу. А у Ломоносова не окно, а врата Россия распахнула для умелых, знающих и ученых иностранцев и для россиян, желающих получить знания и умения в других странах. Не столько «национальная гордость» Ломоносова, сколько противодействие воле Петра Великого со стороны тех, кто в Академии наук заправлял всеми делами, заставляло ученого бросаться в бой, порой, в буквальном смысле слова. В «Краткой истории о поведении академической Канцелярии» он с горечью пишет об отъезде из России первых петербургских академиков «Германа, Бернулиев и других, во всей Европе славных, кои только великим именем Петровым подвиглись выехать в Россию для просвещения его народа, но, Шумахером вытеснены, отъехали, утирая слезы» (33).

Не только М.В. Ломоносов возмущался действиями руководителя академической Канцелярии, а фактически правителя Академии, И.Д. Шумахера. Французский астроном и картограф Ж.-Н. Делиль, работавший в Петербурге с 1726 г., неоднократно писал жалобы «о великих непорядках, напрасных убытках и о пренебрежении учения российского юношества», чем нарушался специальный пункт контракта с учеными, разработанный еще Петром. С болью воспринимал Ломоносов утрату престижа Петербургской Академии в Европе: «В самое то время, когда политическое состояние России почиталось у иностранных еще сомнительным, когда они думали, что просвещение Петр Великий только лишь вводить в наше отечество начинает, многие славнейшие ученые люди во всей Европе, иные уже в глубокой своей старости, в Россию приехать не обинулись. Ныне, когда почти весь свет уверен о нашем большем прежнего просвещении, а особливо, что несравненная монархиня наша высокоматернею щедротою и богатым снабдением и высочайшим покровительством наук повсюду прославлена.., не токмо знатные профессоры, но и те, которые недавно из студентов вышли, не хотят к нам в академическую службу, не взирая на знатную сумму, которая им предлагалась. Близ десяти человек из Германии призываны были, однако все отказали» (34).

Нерадение к академическим гимназии и университету доходило до того, что на заседаниях ставленниками Канцелярии открыто задавался вопрос: «Куда де столько студентов и гимназистов? Куда их девать и употреблять будем?» Ломоносов на это отвечал, «что у нас природных россиян ни докторов, ни аптекарей, да и лекарей мало, также механиков искусных, горных людей, адвокатов и других ученых и ниже своих профессоров в самой Академии и в других местах», но в ответ опять слышал: «Куда со студентами?» (35) Претензии к Шумахеру Ломоносова сводились не к тому, что тот иностранец, а к тому, что своими действиями и бездействием препятствовал появлению российских ученых, не развивая гимназию и университет, ущемляя права академиков, раздувая между ними ссоры и интриги, чем сводил на нет их авторитет в обществе, а это приводило к тому, что наука не считалась престижным делом, и детей старались отдавать для обучения в шляхетный корпус, а не в академическую гимназию. Талантливых студентов и адъюнктов из россиян Шумахер загружал работой по переводу, не допуская «к высоким наукам»: «Того ради учение и содержание российских студентов было в таком небрежении, по которому ясно оказывалось, что не было у него намерения их допустить к совершенству учения» (36).

То, что заботило М.В. Ломоносова – «происхождение ученых россиян» – не занимало советника Канцелярии И.Д. Шумахера. Гимназия, основание и начало для просвещения, «пришла в худшее состояние, нежели прежде. Ясное сему есть доказательство, что по сие число в семь лет ни един школник в достойные студенты не доучился. Аттестованные приватно прошлого года семь человек латинского языка не разумеют, следовательно, на лекции ходить и студентами быть не могут, что на экзамене в собрании оказалось» (37). В старших классах Гимназии учителей уже много лет не было, а если и были, «то почти недостойные». В младших же классах учителей слишком много, но тоже «почти все негодные, у которых школники время теряют». Из Гимназии «ни един школьник в студенты […] не выпущен, кроме одного или двух, которые прежде в других школах доброе положили основание» (38).

Но не только гимназия находится в полном небрежении. В Университете не было и подобия университетского: не было факультетов, выборного ректора, студентов, лекций. «Да и быть не могут, – восклицал Ломоносов, – затем что Санктпетербургский университет и имени в Европе не имеет, которое обыкновенно торжественною инавгурациею во всем свете публикуется» (39).

В штате Академического собрания недостаток нужных профессоров, нет «высшего математика», географа, физика, ботаника, механика. В Академии числилось 9 адъюнктов, но из них пять обучались за границей, другие не знают и оснований «высоких наук». Публичных актов по Регламенту 1747 г. положено было проводить три в год, но «бывает только по одному», – продолжал Ломоносов.

В тяжелом состоянии и другие академические департаменты: «Библиотека и Кунсткамера имеет расположение толь же худо, как и прежде». Причем их положение, как и состояние Физического кабинета, Обсерватории, Ботанического сада становилось с годами только хуже. В 1763 г. «по должности» как член Канцелярии и «по совести» Ломоносов писал «о весьма худом состоянии самых нужнейших академических департаментов», которые «лежат бесполезны, в плачевном состоянии», а «жалованье и другие расходы из казны тратятся напрасно» (40). Экспериментальная физическая камера после отъезда Г.В. Крафта и смерти Г.В. Рихмана находится в плачевном виде: «лежат уже много лет физические инструменты по углам разбросаны, в плесени и во ржавчине». При этом они не используются по назначению – «ни к новым академическим изобретениям», ни при чтении лекций студентам. Физический кабинет в эти годы был поручен профессору Ф.У.Т. Эпинусу, который «с самого своего вступления в академическую службу едва бывал там, где валяются физические инструменты». Астрономическая Обсерватория и раньше «служила больше к профессорским ссорам, нежели к наблюдениям светил», но к 1763 г. совсем запустела. Несмотря на то, что деньги на ее починку после пожара 1747 г. были даны немалые, и на то, что на приобретение инструментов Сенат дал 6000 рублей, Обсерватория не приносит науке никакой пользы. Тот же профессор Эпинус не пускает на нее для ведения наблюдений «старшего астрономии профессора Попова и адъюнкта Красильникова», которые при профессорах Делиле и Гришове имели возможность там работать, еще будучи студентами. Символами запустения Обсерватории в описании Ломоносова становятся ее астрономические часы, которые «вместо исправного и бесперерывного ходу, иногда стоят по нескольку недель без всякого движения» и занесенное снегом крыльцо. Ботанический сад также запущен, так как ботаника в Академии нет. Но без этих академических департаментов «сей корпус и Академиею Наук отнюд назваться не может».

Вызывали вопросы и финансовые дела Академии, находящиеся в плачевном состоянии, когда «старых долгов не токмо многие тысячи не заплачены, но и вновь беспрестанно прирастают, а особливо неплачение обещанного награждения чужестранным членам, что именным е. в. указом особливо повелено было» (41). В Академию принимались сверх штата художники и другие служители, «к определенным делам неспособные или совсем негодные». Ломоносов приводит пример с егерем, который был принят в академическую службу «якобы для стреляния птиц и зверей в Кунсткамеру, а подлинно для удовольствия чьей-то поварни». Большое число излишних служителей так отягощают академический бюджет, «что не токмо определенной суммы 25 тысяч и доходов от Типографии и от Книжной лавки, но и чрезвычайных прибавлений недоставало, которых до ста десяти тысяч рублев сверх положенной суммы блаженныя памяти государыня императрица Анна Иоанновна в разные времена Академии пожаловала». Итак, в деньгах всегдашняя нужда такая, что и профессора вынуждены были брать жалованье книгами, «отчего пришли в убытки и в бедность».

Но вот «художества, а особливо грыдорование немалое имеет приращение», подчеркивал Ломоносов. На них уходят не только деньги, предусмотренные Регламентом, но и вся прибыль, «что от художеств собирается». Получается, что они «ученому корпусу тягостны». А для печатания российских книг нет достаточного числа типографских станов. Книги печатаются долго и продаются по высоким ценам. В 1764 г. Ломоносов писал, что «для большинства людей внешность книг важнее красот науки. Некоторые доходят до того, что превозносят и расхваливают переплетчиков больше, чем авторов. Они хвастают, что их заботами это ремесло достигло в Академии величайшего совершенства, а о правах науки молчат, как рыбы. Это извращение дошло до того, что переплетчику дали удобную квартиру в академическом здании, тогда как к необходимейшим отраслям науки, какова, например, экспериментальная физика, относятся, – о позор! – с презрением и не уделяют им должного внимания: приборам, необходимым для научных опытов и для преподавания юношам естественных наук, сколько уж лет не могут приискать место, где бы можно было не то что добропорядочно их расставить и пускать в дело с наибольшей пользою, а хотя бы только держать в сохранности» (42).

Все сие рассудив, – обобщает Ломоносов, – ясно видеть можно, коль близко стояла Академия при конечном своем разрушении, которое вместо славы российской к посмеянию, вместо пользы к ущербу, вместо радости любящим науки к печали служило» (43).

«Оного упадку и недостатков происхождение и причины»

Недостатки в деятельности Академии наук М.В. Ломоносов видел в Регламенте Академии 1747 г., а также в отсутствии регламентов, законом установленных принципов и правил, инструкций, штатов, по которым должна жить Академия и ее департаменты: Академическое собрание, Университет, Гимназия, Академия Художеств, Библиотека, Географический департамент, Ведомостная экспедиция, «без чего не могут оные быть в порядке».

Многие пункты Регламента 1747 г. Академией не выполнялись. К тому же «в последнем пункте Академического регламента позволяется президенту чинить отмены, из чего явствует, что оный регламент за совершенный не признается» (44). Регламент составлялся без участия профессоров, в тайне, что привело к целому ряду его недостатков. Первый недостаток состоит в том, что новый академический закон просто зафиксировал то состояние, в котором находилась Академия наук; он составлялся «взирая на персоны и обстоятельства тогдашнего времени», а следовательно «во все будущие времена служить не может». По мнению Ломоносова, такой академический департамент как Канцелярия вообще не нужен: «В других государствах отнюд их нет при таковых корпусах. Однако была и затем не токмо оставлена, но и больше власти получила к уничтожению профессорского достоинства» (45). Членами Канцелярии являются по Регламенту советник и асессор, то есть Шумахер и Теплов, а если бы, пишет Ломоносов, Теплов тоже был бы советником, то и в Регламенте «положены были в Канцелярии два советника, в высоких науках весьма искусные» (46). Продолжая свою мысль о том, что Регламент был составлен под определенных персон, Ломоносов переходит на стиль иронического повествования: «Ректором университета должен быть по Регламенту историограф, то есть профессор Миллер», «и если бы Миллер был юрист или стихотворец, то конечно и в штате ректором был бы положен юрист или стихотворец. После переменен и сделан ботаник». Историографу положен помощник, «переводчик китайского и манжурского языка, то есть переводчик Россохин. Но если бы он знал вместо китайского и манжурского языка, н[а]пр[имер], персидский и татарский, то бы конечно положен был в штате переводчик персидского и татарского языков» (47). Тот же принцип используется и при определении жалованья сотрудников Академии. Хотя «каждая наука в Академии имеет равное достоинство, и в каждой может быть равенство знания и неравенство», то «должно всем положить в штате равное жалованье». Но в Академии жалованье установлено «не по достоинству и трудности самой науки, но по обстоятельствам особ, которые тогда оные профессии имели»: «алгебраисту положено жалованье 1800 рублей для Ейлера или Бернуллия, астроному – 1200, чтоб славного человека приласкать в Россию, анатомику – 1000 рублей для Бургава, прочим – по 860 и по 660 рублев. Однако если бы Ейлер (или Бернулий) был таков химик, каков он математик, то без сомнения было бы химику положено жалованья в штате 1800 рублев» (48).

Нет в Регламенте и упоминания Российского собрания, «нужного весьма учреждения» (49). Нет в штате Академии и профессора-ориенталиста, хотя в «европейских государствах, которые […] меньшее сообщение с азиатическими народами имеют, нежели мы, но в академическом стате о том не упоминается, затем что тогда профессора ориентальных языков не было, хотя по соседству не токмо профессору, но и целой Ориентальной академии быть бы полезно» (50).

Критику Ломоносова вызывали и положения Регламента о профессорах. Прежде всего, по его мнению, необходимо заботиться о создании высокого статуса академика в Табели о рангах. Это позволило бы не только по достоинству оценивать академиков, но и привлекать к ученой деятельности молодых людей. Зафиксированное же Регламентом положение, что профессорам положен ранг против армейских капитанов, ведет «к унижению профессорского достоинства и, следовательно, и к помешательству в размножении учения. Сие также немало препятствует, что дворяне больше записывают детей своих в кадеты, нежели в Академию, ибо, положив многие труды и годы на учение, не имеют почти никакой надежды произойти как только до капитана, да и то с трудом, есть велик» (51). Вызывало недоумение и ограничение академику «упражняться в своей профессии, а в чужую не вступаться»: «Сие ограничено весьма тесно, ибо иногда бывает, что один академик знает твердо две или три науки и может чинить в них новые изобретения. Итак, весьма неправильно будет, ежели когда астроному впадет на мысль новая физическая махина или химику труба астрономическая, а о приведении оной в совершенство и описании стараться ему не позволяется и для того о том молчать или другому той профессии уступить и, следовательно, чести от своего изобретения лишиться принужден будет» (52). Запрещение академикам в другие науки вступать кроме своей профессии приводит и к тому, что чрез него «пресекается не токмо нужное сношение, но и союз наук и людей ученых дружба. Ибо часто требует астроном механикова и физикова совета, ботаник и анатомик – химикова, алгебраист пустого не может всегда выкладывать, но часто должен взять физическую материю, и так далее. Того ради, советуя друг с другом, всегда должны будут иметь дружеское согласие […] Вольность и союз наук необходимо требуют взаимного сообщения и беззавистного позволения в том, что кто знает упражняться. Слеп физик без математики, сухорук без химии» (53).

Большую заботу и тревогу М.В. Ломоносова вызывали положения Регламента 1747 г. об обучении студентов и школьников. По его мнению, должны быть при Академии «и студенты вольные и посторонние, безжалованные. Таковые студенты числятся по университетам в других государствах не токмо стами, но и тысячами из разных городов и земель. Напротив того, здесь почти никого не бывает. Причина сего весьма видна и явственна, ибо здешний Университет не токмо действия, но и имени не имеет» (54). В регламенте 1747 г. «о учреждении университетского регламента и Гимназии ничего не содержится, что необходимо нужно и медления отнюд не терпит» (55). Университет должен быть торжественно учрежден, должна быть публично объявлена его программа, сообщено, какие преимущества у ученых будут перед неучеными, вот тогда «Университет санктпетербургский был бы доволен и вольными студентами, которые купно с содержащимися на жалованье могли вскоре не токмо Академию удовольствовать, но и по другим командам распространяться» (56). Негодование Ломоносова вызывал и пункт Регламента о том, что «положенных в подушный оклад в Университет принимать запрещается»: «Будто бы сорок алтын толь великая и казне тяжелая была сумма, которой жаль потерять на приобретение ученого природного россиянина, и лучше выписывать! Довольно бы и того выключения, чтобы не принимать детей холопских» (57). Позднее Ломоносов писал: «Другие европейские государства наполнены людьми учеными всякого звания, однако ни единому человеку не запрещено в университетах учиться, кто бы он ни был, и в университете там студент тот почтеннее, кто больше научился, а чей он сын, в том нет нужды. Здесь, в Российском государстве ученых людей мало: дворянам для низкости и неимения рангов нет ободрения; в подушный оклад положенным запрещено в Академии учиться. Может быть, сочинитель думал, что Российскому государству великая будет тягость, ежели оно 40 алтын в год потеряет для получения ученого россиянина, но пусть хотя бы и 40 алтын жаль было, а не жаль бы 1800 руб., чтобы иноземца выписать; однако чем те виноваты, которые, состоя в подушном окладе, имеют такой достаток, что на своем коште детей своих в науку отдать могут? И для чего выключены все глухо, не различив хороших людей посадских от крепостных помещичьих?» (58).

Одной из главных причин «худого академического состояния» Ломоносов называл то, что руководить Академией и профессорами поставлены люди малоученые (имеются в виду И.Д. Шумахер и Г.Н. Теплов), которые недобросовестно относятся к обучению учащихся в Академии россиян. И это еще одна причина упадка деятельности Академии. Причиной такого недоброхотства Ломоносов считал боязнь Шумахера, что через производство в профессора «природных россиян» будет уменьшаться его власть. Именно поэтому «учение и содержание российских студентов было в таком небрежении, по которому ясно оказывалось, что не было у него намерения их допустить к совершенству учения. Яснее сие понять можно, что Шумахер неоднократно так отзывался: я-де великую прошибку в политике своей сделал, что допустил Ломоносова в профессоры. И недавно зять его [Тауберт. – Н.К.], имения и дел и чуть не Академии наследник, отозвался в разговоре о произведении российских студентов: Разве-де нам десять Ломоносовых надобно? И один-де нам в тягость» (59). Но всего «вредительнее» и «поносительнее российскому народу», что в Регламенте 1747 г., который напечатан и на других языках, неоднократно писалось о постоянном приглашении в Россию иностранных профессоров «и тем дал повод рассуждать о нас в других государствах, якобы не было надежды везде иметь своих природных россиян в профессорах и в некоторых других должностях […] Что иное подумать можно, читая в регламенте о выписании высшего математика и других профессоров, о бытии адъюнктов переводчиками у иностранных профессоров, о переводе книг профессорских, о контрактах с иностранными профессорами, о иностранных канцеляристах и провизоре типографском (смотри 5, 9, 13, 26, 50 пункты и табель стата). Что можно подумать как сие, что Санктпетербургская Академия Наук ныне и впредь должна состоять по большей части из иностранных, то есть что природные россияне к тому неспособны» (60).

Мешает работе Академии наук, по мнению М.В. Ломоносова, и «излишества», которые состоят в том, что Канцелярия отягощена всякими мелочами и не находит времени думать о науках. Академия наук занимается излишними для нее «мастерствами»: изготовление штемпелей и печаток, особенно на продажу, чем должна заниматься Монетная канцелярия, математических инструментов не для внутренних нужд, а по сторонним заказам опять же на продажу. Академия художеств при Академии наук ткет парчу и плетет кружево. Торговля заморскими книгами «делает Академию биржею», потому как «сумма великая без знатной прибыли обращается, занимает напрасно время, наносит нарекание и хлопоты тем, что всякий требует книг по своему желанию, которыми всем угодить невозможно» (61).

Способ к оных отвращению и к исправлению всего корпуса»

Рассматривая положение Академии наук, М.В. Ломоносов полагал, что необходимо «пресечь» причины, повлекшие к ее упадку. Для этого нужно не допускать «властвовать над науками людям мало ученым, которые, однако, хотят, чтоб их за ученых почитали» (62); не допускать к академической власти тех иностранцев, в которых «к ученым россиянам недоброжелательство примечено». Регламент же 1747 г. надо отменить. Предваряя свои предложения «к исправлению» Академии наук, М.В. Ломоносов писал, что «учреждение императорской Академии Наук простирается не токмо к приумножению пользы и славы целого государства, но и к приращению благополучия всего человеческого рода, которое от новых изобретений происходит и по всему свету расширяется, о чем внешние академии довольно свидетельствуют. Того ради, приступая к оному, должно положить в начале общие основания, на которых утвердить и расположить всю сего великого государственного и полезного учреждения систему [подчеркнуто мной. – Н.К.], ибо без оных все должно быть зыблемо и к старому падению и разрушению склонно» (63). Каковы же эти основания?

Регламент не должен исходить из того состояния, в котором находится Академия наук в данный момент времени, а должен быть «сочинен и расположен» таким образом, «чтобы он всегда имел свою силу и всякому будущему времени был приличен и согласен и везде полезен. Того ради не должно смотреть на лицо, заслуги и недостатки тех, которые находятся в Академии при нынешнем состоянии, ниже на поведения и поступки или обстоятельства» (64). Утвержденные пункты регламента не должны отменяться, необходимо «предписать точно пределы, до которых главные командиры в потребных обстоятельствах отмену учинить могут и что с общего членов согласия, что сами собою» (65). При составлении штата и устава Академии надо позаботиться о том, «чтобы все могло пребывать навеки непоколебимым и при всяких обстоятельствах прочным» (66).

Академия не должна быть закрытым корпусом, она должна готовить ученых для всего государства.

При составлении регламента необходимо учитывать опыт европейских академий наук: «Надобно иметь перед глазами в качестве превосходных примеров уставы заграничных академий, уже много лет процветающих: тем, что в них есть хорошего и плодотворного, воспользоваться, а то, что не согласуется с остальными установлениями Российской империи, исключить» (67).

Ломоносов настаивал на установлении добрых отношений между членами Академии: «Между равными, а особливо между вышними чинами была бы всегда дружба и согласие, от нижних к высшим – пристойное почтение, от по[д]чиненных к начальникам – законное послушание» (68). Такое отношение, «помимо пользы для превосходного процветания наук, весьма важно и для того, чтобы Академия приобрела у нас в стране любовь и уважение» (69).

Необходимо разработать систему поощрения и наказаний, «дабы добрые имели одобрение, а злые – страх».

Все академические департаменты должны содержаться и развиваться в одинаковых условиях, «в противном случае будет Академия подобна некоторому безобразному телу, которое от болезни, неровное питание в членах производящей, имеет те части больше и тучнее, которые в здравом состоянии должны быть равны или еще и меньше» (70).

Так как Академия создана для занятия науками «и в споспешествовании развитию их, то всячески надо остерегаться, как бы не присовокупились дела, совсем не относящиеся к академической деятельности, и примешавшись не затемнили бы самой сущности науки, не задержали бы ее развития и не удушили бы ее вовсе» (71).

На этих «основаниях» должна строиться деятельность Академии наук.

Какие департаменты должны входить в Академию и какими их видел М.В. Ломоносов? Это прежде всего собственно Академия наук (Академическое собрание), Университет, Гимназия, Библиотека и Кунсткамера, Географический департамент и Механическая лаборатория, Астрономическая обсерватория, Анатомический театр, Химическая лаборатория, Ботанический сад, Физический кабинет. Все это «может и должно не только существовать бок о бок и объединяться в составе единой корпорации, но, с выгодой для общего дела, сливать и соединять усилия» (72). Академия Художеств с мастерскими, Типография, Книжная лавка, экспедиция Ведомостей, Переплетная мастерская должны быть отделены от научной корпорации. Ломоносов объясняет, почему. Ссылаясь на то, что в Петербурге в 1757 г. создана еще одна Академия художеств, он предлагает объединить две академии художеств в одну: «Великая польза произойдет для художеств, если обе Академии Художеств, прочно объединившись в одно целое, совместными усилиями примутся за свое дело. И это соответствовало бы наилучшим заграничным примерам» (73).

В печатании и продаже книг М.В. Ломоносов видел лишь стремление перехватить у книгопродавцев прибыль. Заботы о покупке материалов, инструментов, продажа книг, переписка с издателями и книгопродавцами о продаже академических изданий мешают «течению наук и ученому обществу». Не помогает развитию наук и выпуск Академией газеты «Санкт-Петербургские ведомости», «ибо сколько раз Канцелярия, […] пренебрегая нуждами науки, устремляла все свое внимание на работу, связанную с тем, что Правительствующий Сенат, Коллегия иностранных дел и другие учреждения посылают в Академию для перевода на разные языки, напечатания и выпуска в свет: все это само по себе и хорошо и необходимо, но обременительно для Академии» (74).

Особое место во всех записках М.В. Ломоносова о преобразованиях в Академии занимает Канцелярия, ставшая под руководством советника И.Д. Шумахера по статусу выше Академического собрания, хотя «состояла из людей полуобразованных (это, увы, утверждено уставом), которые распоряжались людьми ученейшими». «Особенно позорно то, – продолжал Ломоносов, – что невежественные делопроизводители Канцелярии, едва умеющие писать по-русски, дерзают притязать на право голоса в заседаниях этого учреждения» (75). Иначе в европейских академиях, где «собрание академиков само себе судья. Никакой посторонний, полуобразованный посредник не допускается до разбора ученых споров. Приходя за получением просимого, не дожидаются у канцелярского порога разрешения войти. Профессоры не ждут выплаты жалованья и не вымаливают его у невежд, которые поглядывают на них свысока и пугают отказом» (76). Для Ломоносова совершенно очевидно, что Канцелярия не нужна Академии наук, мешает ей, и «должна быть изринута из подлинного дома науки». И.Э. Фишер предлагал Ломоносову в качестве довода о ликвидации Канцелярии использовать тот факт, что «1) нигде на свете во главе академии наук не стоит канцелярия; 2) Петр Великий, положивший основание Академии, совсем не упоминал о Канцелярии; он счел бы чудовищным положение, при котором то, что учреждено ради чего-либо другого, имеет большую власть, чем то, ради чего оно возникло». Ломоносов отвечал, что «молчание Петра Великого не упраздняет Канцелярии, а императрица Елизавета на деле учредила ее. Поэтому одни только жалобы имеют вес и способны повести к отстранению Канцелярии от участия в академических делах» (77).

Итак, вся власть и управление в Академии должны сосредоточиться в Профессорском собрании под председательством президента Академии. В состав Академии должно входить достаточное число ученых. Ломоносов предлагает разделить академиков на три класса. В математический будут входить математик, астроном, географ и механик. В физический – физик, химик, анатом и ботаник. В исторический – историк, юрист, знаток древностей и знаток восточных языков. При этом ученый замечал, что «знание металлургии всегда должно требоваться от химика или естествоведа, а физиологии – от анатома или физика, философом же, оратором или поэтом может оказаться любой академик, наиболее преуспевший по этой части» (78).

Прежде принятия Регламента, необходимо утвердить штат («стат») Академии. При этом совершенно необходимо, чтобы как в других коллегиях «профессоры, адъюнкты и все остальные низшие академические служащие были возведены в соответствующие чины, пользовались бы в государстве должным уважением и несли бы свои обязанности с бодрым духом». То, что по старому Регламенту за академиками закрепили «и притом в качестве вечного чин капитана; адъюнкты же и низшие служащие не имеют никаких чинов», имело следствием то, «что в публичных собраниях маститые и заслуженные профессоры оказываются ниже не только коллежских асессоров, но и асессоров второстепенных канцелярий и в частном быту встречают с их стороны пренебрежительное отношение; а угнетенный этим дух не может свободно странствовать по святилищу муз и с легкостью извлекать на свет то, что служит к пользе и к просвещению смертных» (79).

Ломоносов предлагал следующее распределение чинов по должностям и обязанностям (80). Президент управляет всем академическим корпусом по образу коллегий (то есть министерств) и должен иметь чин не ниже генерал-майора. В проекте Регламента 1764 г. Ломоносов писал о президенте: «Президент Академии наук, не токмо главный правитель и начальник, но и сберегатель оныя от посторонних приключений и наветов, требуется человек именитый и знатный, имеющий свободный доступ до монаршеской особы, чтоб мог представлять академические надобности, коих без высочайшего повеления произвести Академия власти не имеет. Сверх того должен быть знающ нужнейших языков и общевникателен во все науки, природный россиянин. Еще ж превосходнее было б и полезнее, когда б президент был при знатности своей и люблении наук достаточен в разных науках» (81).

Вице-президент, должность которого предлагал ввести М.В. Ломоносов, – второй после президента начальник в чине не ниже бригадира. Этой должности в большинстве иностранных академий нет, но при этом Ломоносов ссылается на Берлинскую академию, где обязанностями и властью вице-президента наделен директор. Поскольку ученый рассматривал Академию наравне с коллегиями, то и их он привел в пример: в руководстве коллегиями есть президенты и вице-президенты. Должность вице-президента необходима, по мнению М.В. Ломоносова, потому, что президентами Академии в России являлись «вельможи и царедворцы, которые, сопровождая носителей верховной власти или занятые какими-либо другими обязанностями, не могли отдаваться целиком академическим делам», часто бывая «в отлучке». Вице-президент должен быть из числа старейших членов Академии, «сведущ в разных науках и славен своими заслугами как в нашем отечестве, так и во всем ученом мире». Он может быть и не знатным человеком, гдавное его преимущество должно состоять в занятиях науками. Известно, что должность вице-президента М.В. Ломоносов хотел занять сам, и добивался этого, впрочем, вполне заслуженно, однако безрезультатно.

Двенадцать ординарных академиков, которые должны исполнять обязанности академиков и профессоров Университета, – подполковники, но по мере заслуг должны производиться в более высокие чины. Академики должны читать лекции в Университете «для уменьшения расходов, для повышения жалованья академикам и ради поощрения в ученых ревности к занятиям, […] чтобы они поучали студенческую молодежь путем публичных и частных лекций». При этом «не может никто быть ординарным академиком, не показав в ученом свете изданных опытов своего искусства и знатными учеными людьми одобренных. Экстраординарные и адъюнкты производятся по свидетельству и избранием Академического собрания». Ломоносов предъявляет и другие требования к академикам: они должны быть «честного поведения, прилежные и любопытные люди и в науках бы упражнялись больше для приумножения познания, нежели для своего прокормления, и не так, как некоторые, снискав себе хлеб, не продолжают больше упражнения в учении с ревностию. Паче же всего не надлежит быть академическим членам упрямым самолюбам, готовым стоять в несправедливом мнении и спорить до самых крайностей, что всячески должны пресекать и отвращать главные командиры». Желательно, чтобы академиками и адъюнктами были «природные россияне», при этом Ломоносов приводит в пример Парижскую академию, где академики – «природные французы». «Честь российского народа требует, – писал Ломоносов, – чтоб показать способность и остроту его в науках и что наше отечество может пользоваться собственными своими сынами не токмо в военной храбрости и в других важных делах, но и в рассуждении высоких знаний» (82). Пока же нет достаточного числа российских ученых, можно нанимать академиков из других стран, но «со всякою предосторожностию».

Ординарные академики должны раз в полгода докладывать Академическому собранию о своих достижениях в науках, публикуют «свои изобретения» в «Комментариях», а также отдельные книги по своей профессии на русском языке.

3 экстраординарных академика, исполняющие те же обязанности, что и академики, производятся в чин капитанов.

12 адъюнктов – члены Академии второго ранга, должны допускаться к чтению лекций в Университете; они получают чин поручика. Ломоносов считал, что в адъюнкты нужно принимать студентов из природных россиян. Адъюнкты должны вникать в ученые дела ординарных академиков, помогать им в делах, «как своему надлежит предводителю», изучать то, что издано по избранной им науке, особенно то, что издается Парижской, Берлинской, «Бононской» и Шведской академиями и Лондонским ученым собранием; изучать сочинения «славных ученых», а также «привыкать к изобретениям, между тем приходить в хорошее знакомство с другими сродными науками в своем классе».

Из числа ординарных академиков назначается ректор Университета с установленной прибавкой к жалованью.

Секретарь Академического собрания, который должен вести протоколы и переписку по ученым делам, также назначается из числа ординарных академиков с установленной прибавкой к жалованью.

Библиотекарь, ведающий книгами и Кунсткамерой, должен назначаться из ординарных академиков с прибавкой к жалованью.

Казначей для ведения академической казны и отчетности назначается из ординарных академиков с прибавкой к жалованью.

Инспектор гимназии также должен назначаться из ординарных академиков с прибавкой к жалованью для надзирания за обучением и нравами гимназистов.

Десять почетных членов Академии наук должны получать жалованье и помогать Академии открытиями и советами, по двое в Германии и во Франции и по одному в Англии, Италии, Испании или Португалии, Польше или Швеции, Голландии и Китае.

Далее М.В. Ломоносов расписывает низшие должности в Гимназии, Библиотеке, Географическом департаменте, Механической мастерской, Анатомическом театре, академических писцов и т.д. с распределением по чинам и с указанием размера жалованья. Выделим из них архивариуса для рассылки и учета академических бумаг в чине подпоручика (83).

В этом же документе Ломоносов предусмотрел и другие академические расходы: на астрономические инструменты, материалы для географических работ, для физических работ, на химическую лабораторию, на Ботанический сад и гербарий, на Анатомический театр, на пополнение Библиотеки, на дрова и свечи, на 60 солдат, которые служат сторожами и рассыльными, доплату за публичные лекции ординарным и экстраординарным академикам и адъюнктам. Общая сумма финансирования Академии по расчетам Ломоносова должна была составить 51 815 рублей. Прочие деньги, назначенные для Академии, нужно употребить «на экстраординарные расходы, например на наем жилищ, в которых обучающие академики могли бы с удобством жить по соседству с Университетом. Ведь осенняя и весенняя, преимущественно дождливая погода и грязь на улицах представляют величайшее затруднение для посещающих Университет, так что нередко лекции по этой причине прекращаются».

Как уже Ломоносов отмечал, Академию художеств с мастерскими нужно объединить с вновь созданной Академией художеств, таким образом финансирование будет осуществляться за счет последней. Типография же, Книжная лавка, экспедиция Ведомостей и все то, что к ним относится, должны иметь свои доходы, «на которые они могут содержаться с избытком, помня, сверх того, и чувствуя признательность за то, что они возникли и выросли на средства, назначенные для Академии, и не без ущерба для последней». Академическую же канцелярию необходимо упразднить, писцов распределить по разным департаментам, так что расходов на нее никаких не будет.

Ломоносов подробно пишет о том, какими должны быть все департаменты Академии наук. В первую очередь об Академическом собрании, членами которого являются ординарные и экстраординарные академики и адъюнкты. Ломоносов перечисляет специальности академиков и то, какие задачи они должны решать.

Геометр в математическом классе занимается исследованиями в области чистой высшей математики, но должен стараться «спомогать по-дружески» своим товарищам выполнять разные вычисления.

Астроном, имеющий в своем распоряжении Обсерваторию, должен заботиться о снабжении ее инструментами, для чего в Академии есть Мастерская палата и на что в бюджете имеются деньги. Часть инструментов он должен предоставить своему адъюнкту и студенту, чтобы они могли приобретать навыки астрономических наблюдений, а порой и подтверждать точность наблюдений академика.

Географу поручен Географический департамент, главная задача которого составление «Российского атласа»: «многие веки требуются к составлению совершенно исправного атласа, и для того должно стараться издавать новые атласы российские» через каждые 20 лет. Для составления карт нужно использовать разные экспедиции, давая им инструкции. Географ должен собирать все специальные карты, которые появляются, копировать их «для снабдения географической архивы в Академии». Каждые 20 лет Академия должна отправлять географические экспедиции, в которую должны входить географы, астрономы и «из других команд», то есть не только из Академии, геодезисты. Ломоносов рекомендует использовать «ревизионное время», то есть перепись населения, когда ревизоры могут оказать помощь в получении новых географических сведений. Для астрономических наблюдений «чрезвычайных явлений» на небе нужно посылать специальные экспедиции обсерваторов, поручая им, кроме наблюдений, градусные измерения, фиксацию уровня воды в реках и т.д.

Механик должен заниматься изобретением новых машин «для облегчения трудов человеческих», под его смотрением в Инструментальной палате делать и исправлять астрономические, физические и географические инструменты.

Ординарный академик физики имеет в своем распоряжении Физическую экспериментальную палату и должен стараться, чтобы она была снабжена необходимыми инструментами, особенно «новейшего изобретения других и его собственного». Использовать инструменты «для приращения натуральной науки новыми опытами» может не только академик, но и адъюнкт и студент.

Химик имеет Химическую лабораторию, при которой должен быть и минералогический кабинет. Сам же химик должен знать «часть натуральной истории, а особливо минеральных тел и в рудном деле быть не чужд». Он должен химию более и более приближать к физике «и, наконец, поставить оную с нею в равенстве». Химик должен выполнять и практические задачи, полезные для общества.

Ботаник, он же профессор натуральной истории, содержит «Академический Ботанический сад, оранжерею, семена и сушеные травники, все в исправном и надобном числе и количестве». Хорошо, если Ботанический сад будет в порядке и красив, «дабы показать не стыдно было посторонним любителям сея науки. В оранжерее содержать иностранные травы, сколько допустит здешний климат и сколько требуется к показанию ботанических разных систем для наставления учащихся» (84).

Анатом («анатомик» у Ломоносова) занимается своими научными исследованиями, и, как физиолог, должен находить подлинные причины состояния здорового и больного человеческого тела. Анатом должен заботиться и о Кунсткамере, изготовляя «анатомические препараты частей человеческих и других животных, […] когда в ней что из таковых вещей обетшает или попортится». Он должен содержать в порядке Анатомический театр. В его же обязанности входит и знание зоологии, «то есть натуральной истории животных». Анатом «должен описывать внешний вид и внутреннее строение зверей, птиц, рыб и гадов, особливо здешних, рознящихся от иностранных или и совсем инде неизвестных».

Историограф собирает «всякого рода исторические известия для Академической библиотеки и для своего сведения». По мнению Ломоносова, не всякий историк может сравниваться с Ливием или Тацитом, поскольку написание истории не всем посильно, так как «для того требуется сильное знание в философии и красноречии». Для ординарного академического историографа и того довольно, если «он для сохранения древностей издаст в народ некоторые части простым, но порядочным штилем». Интересно замечание Ломоносова, что при этом «мелочи, достойные ничего больше как вечного забвения», нужно исключать. «Есть довольно, – добавляет он, – и знатных приключений в российских деяниях, чем историограф может удовольствовать свою и любопытных людей охоту». Поскольку историографу необходимо посещать государственные архивы «для справок в своих сочинениях», то необходимо, обращает внимание Ломоносов, чтобы историограф: «1) был человек надежный и верный и для того нарочно присягнувший, чтобы никогда и никому не объявлять и не сообщать известий, надлежащих до политических дел критического состояния, 2) природный россиянин, 3) чтоб не был склонен в своих исторических сочинениях ко шпынству и посмеянию».

Юриспрудент должен «собирать все, что надлежит до российских новых и древних прав и для их объяснения, и приводить в систематическое расположение для пользы при сочинении прав российских». Но более всего, считает Ломоносов, нужно ему заниматься составлением определений юридическим терминам, при этом дефиниции эти должны быть точными, без излишеств, так как «употребление слов неограниченных и сомнительных и двузнаменательных производит в суде великие беспорядки и отдаляет от правды к заблуждению и к ябедам».

Древностей ординарный академик – это специалист «по знанию старинных языков, которые уже из употребления вышли, и по искусству в древностях еврейских, греческих, римских и северных народов». В этих древностях он должен изыскивать все то, что имеет отношение к древнему состоянию «российских предков, также единоплеменных славянских и других, с ними смешанных народов, дабы приобрести большее просвещение в российских древностях, в чем, с историографом сносясь, могут подавать один другому доброе взаимное вспоможение» (85). Он же имеет должность академического оратора для публичных собраний, «хотя могут оную исполнять и другие академики, ибо случиться может геометр, анатомик или и химик, в красноречии искусный».

Академик, знающий восточные языки, должен вести переписку с учеными из восточных стран, собирать книги и известия «о состоянии тамошних стран, а особливо соседственных народов в рассуждении истории», для того, чтобы пользоваться этими знаниями при описании российских древностей.

Таковы должны быть направления деятельности и обязанности ординарных академиков в Петербургской Академии наук по проекту Регламента, предлагаемого М.В. Ломоносовым. Заметим, что каждому из них, помимо их ученых занятий, предписаны обязанности по поддержанию инструментальных палат, лабораторий, Географического департамента, Ботанического сада, Анатомического театра, Библиотеки и Кунсткамеры. То есть все то, что находилось в руках академической Канцелярии, по проекту Регламента Ломоносова передается в ведение академиков.

М.В. Ломоносов уделял большое внимание и деятельности почетных членов Академии. Говоря, что «жалованых» почетных академиков должно быть 10, он отмечал, что их общее число, как и корреспондентов, ограничивать не следует. Избираться все почетные члены и корреспонденты должны баллотированием «из ученых людей первого ранга, кои славными изобретениями и сочинениями учинились в свете знамениты», и распределялись бы они по тем же трем классам, что и академики в Петербургской Академии, по каждой профессии не более двух человек. Привлекать же в Академию людей «только по приватному знакомству или по рекомендации знатных людей» нельзя, так как России требуются люди, «способные к приращению наук новыми изобретениями, а не сочинители только известных дел новою формою» (86). А вот корреспондентами могут быть избраны не только ученые, но и любители наук. И если почетными членами, особенно на академическое жалованье, следует принимать только иностранцев, то корреспондентами могут быть и россияне, «у которых известна охота и любопытство к изысканию надлежащих до наук известий, хотя в них основательного учения и не положили». Таких людей нужно специально искать по российским губерниям, чтобы они присылали в Академию свои наблюдения.

Ломоносов возлагал на почетных членов Академии большие надежды и обязанности. Они должны сообщать о своих исследованиях, о всех научных новостях, наблюдениях, опытах, путешествиях; присылать новые книги. По Ломоносову, необходимо это для того, чтобы видеть, какую пользу «чужестранные члены» могут принести Академии и какую Академия им, чтобы по необходимости проводить и совместные исследования. Иностранные почетные члены для Ломоносова – это не только связь между Петербургской Академией и европейской наукой, но и возможность кооперации научной деятельности. Почетные члены должны выполнять и другие поручения Академии: проводить по ее заданиям исследования, помогать в решении спорных научных вопросов, даже путем участия в голосовании.

Раз в год они должны присылать свои сочинения для издания в академических трудах, особенно это касалось тех, кто получал жалованье от Академии. Почетные члены в случае необходимости могут рекомендовать ученых для избрания в действительные члены Академии, представив кандидата, «описав верно их знание, изданные сочинения, лета, службу, нравы и поведения». На почетных членов возлагались обязанности по руководству российскими студентами, которые будут присылаться в их страну. При этом, учитывая и свой опыт пребывания в молодые годы в Германии, Ломоносов пишет, что должны они не только заниматься организацией обучения студентов, но «иметь смотрение и правление» их поведения, о чем присылать известия в Академию. При  этом Ломоносов предлагал освободить почетных членов и корреспондентов «от почтовых расходов, каковые должны покрываться из академической казны».

Корреспонденты, добившиеся успехов в науках, могут быть избранными в почетные члены, а из почетных – и в действительные.

Всех ученых, причастных Академии, Ломоносов предлагал снабжать дипломами с подписями разного достоинства, от президента до конференц-секретаря. Дипломы должны быть на пергаменте, для ординарных академиков и жалованных почетных членов за «большею академическою печатью в серебряном и позолоченном ковчежце», для корреспондентов и почетных членов «безжалованных» – «за малою печатью просто».

Рассмотрев состав Академии, Ломоносов переходит к описанию того, какими он видит заседания Академического собрания. Их он разделяет на обыкновенные, чрезвычайные и публичные.

Дважды в неделю, в определенные дни, а именно по понедельникам и пятницам, должны проходить обыкновенные заседания, на которых рассматриваются научные вопросы, где члены собрания докладывают о своих трудах, и «экономические». Таким образом, Ломоносов передавал Академическому собранию ведение всех, в том числе и финансовых, дел Академии. Чрезвычайные собрания назначаются руководителями Академии, если необходимо выполнить запросы других ведомств.

Вопросы ведения заседания Ломоносов расписывает до мелочей, понимая, как важно регламентировать их, чтобы избежать ненужных недопониманий, а порой и распрей между академиками. Заседают в Академии по старшинству вступления в Академию: сначала ординарные академики, потом экстраординарные, потом адъюнкты. Журнал Академического собрания должны подписывать все его члены, а не только конференц-секретарь (как это делал Г.Ф. Миллер). Академики, избранные проректором Университета, библиотекарем, конференц-секретарем и на другие административные должности, преимуществ в старшинстве на академических заседаниях не имеют. То есть не должность определяют положение того или иного академика в собрании, а только его старшинство избрания в Академию. Учел Ломоносов и возможную недобросовестность некоторых академиков, которые могут игнорировать общие заседания. Если академик отсутствует в собрании «без законного и заблаговременного извинения», то у него вычитается часть жалованья.

Перед обсуждением научных сочинений Ломоносов предлагал прочитать и рассмотреть поступившие в Академию письма, определив, какой ответ дать на каждое письмо. В случае поступления на имя академиков частных писем, ответы на них составляются в частном порядке, но если в них обсуждаются научные проблемы, то М.В. Ломоносов считал необходимым обсудить их в Собрании. Ведет перписку конференц-секретарь, который от имени Академии без ее ведома не должен ничего сообщать, требовать, обещать, посылать «без общего согласия от всего Собрания». Все письма должны записываться в журнал, к которому прилагаются точные копии писем. Журнал же подписывается всем собранием академиков.

М.В. Ломоносовым предлагался следующий порядок обсуждения научных работ. «Сочиненная диссертация» поступает к секретарю, который записывает ее в журнал, указывая время, когда она получена. Далее работа рассылается членам Академического собрания «по домам для прочтения». Академики должны ознакомиться с диссертацией, на что им дается не более двух недель. На заседании диссертации читаются автором в том порядке, в каком они поступили к секретарю. В собрании ведется обсуждение представленных научных работ и, если замечания касаются «не до главного дела всей материи», то автор обязан ошибки «беззазорно» исправить. На этом Ломоносов особенно настаивает, добавляя, что диссертации читается и обсуждается в Академическом собрании не для того, чтобы постыдить автора замечаниями или указанием на ошибки, а «чтоб изыскать самую правду». При этом академики должны избегать «досадительных речей», за чем должны следить президент и вице-президент. Те, кто все-таки позволят себе оскорбления в адрес автора, должны быть наказаны выговорами, наложением молчания или даже штрафом. Если в сочинении представлены новые опыты и наблюдения, то академики должны прежде решить, действительно ли они новые, и не изобретены кем-то раньше. Опыты, если это позволяют возможности и время, можно представить и прямо в зале заседаний («конференцкой палате»). В противном случае академикам нужно собраться дома у автора. Если же наблюдение или опыт «случается не всегда или в отдалении, то положиться на честность авторову, буде нет довольных причин к сомнительству».

Регламентирует Ломоносов и издание академических трудов, которыми также ведает Академическое собрание. Структура основного издания Академии – «Комментариев» – должны быть, по его мнению, следующей.

Прежде всего печатается дедикация (посвящение) или краткое предисловие. Далее должен быть раздел по «истории» Академии, под которой Ломоносов понимает изложение всего того, что произошло в Академии за тот год, за который печатаются ее труды: краткое содержание диссертаций, экстракт из журнала Академического собрания, где особо нужно показать переписку академиков с учеными, изложить новости, которые присылались корреспондентами, и другие события, «служащие к чести Академии». Сами научные труды публикуются по классам, а внутри классов – по времени их поступления в Собрание. Каждый год нужно публиковать имена академиков, почетных членов и корреспондентов. Вопросы публикации сочинений в «Комментариях» рассматривают «главные командиры, секретарь и ординарные члены» соответствующего класса. Приватные труды академиков издаются с обязательной апробацией Академического собрания, о чем обязательно «припечатывается» в книге. Если такой апробации не было, и нет в книге указания на нее, то этот труд не считается академическим.

Как уже было показано, М.В. Ломоносов считал, что Академия наук не должна содержать за свой счет типографии и книжную лавку, и в своем проекте Регламента выводил их из состава академических департаментов. Издавать в свет академические труды, по мнению ученого, можно в любой казенной типографии. При этом он добавляет, что нужно использовать, прежде всего, ту типографию, «которая произошла и возросла из академической суммы и должна Академии чинить всякое угождение и поспешествование». Все издаваемые для Академии и для Университета и Гимназии книги, а также календари, географические карты и атласы нужно печатать в этой типографии за счет Академии и продавать купцам в розницу или оптом по умеренной цене («с умеренными барышами») через книжную лавку при типографии. За всем этим должен смотреть академический казначей, который, как помним, назначался из ординарных академиков. Надо отметить, что предложения Ломоносова по организации академической книжной торговли свидетельствуют о его недюжинных коммерческих способностях. Так в записке от апреля 1763 г. (87) Михаил Васильевич считал даже, что академическую Московскую книжную лавку надо закрыть, а книжной продажей должны заниматься купцы, которые приобретают книги у Академии и дальше продают по всем городам России, «ибо что до общей пользы касается, то будут книги по государству расходиться удобнее, затем что всякий купец, сняв несколько сот эксемпляров по указной цене, всячески будет стараться товар свой с рук сбыть скорее, довольствуясь умеренною прибылью, станет рассылать и развозить по городам, где у него есть торг или корреспонденты, и таким образом не токмо по губерниям, но по провинциальным и по уездным городам разойдутся и распространятся книги, а с ними учение и общенародное просвещение» (88). Академическая книжная лавка этого делать не может, потому что нет «охотников» ехать в Москву специально за книгами, продавец книгами не всегда в лавке сидит, «после обеда редко бывает». Вольный же купец и по домам книги разносит, уговорами старается книгу продать, потому что «для своей собственной прибыли ничего не пропустит». Да и книги, пишет Ломоносов, он дешевле продает, потому что «барыши не тем одним бывают велики, что берут много, но (и тем, что) не многою накладкою, да многим числом накладок. Например, продавши в год пятьсот книг и взяв барыша по две гривны, получим прибыли сто рублев, но взяв барыша только по гривне, а продав в год тысячу книг, равным будем пользоваться прибытком, ибо что дешевле, то покупают больше». Купцы будут иметь прибыль, а «государство – великую пользу» (89).

М.В. Ломоносов придавал большое значение проведению публичных собраний, цель которых показать обществу труды Академии. Он считал, что проводить такие собрания можно дважды в год: в начале января и в начале июля. Однако на торжественные государственные праздники также нужно проводить публичные собрания. Главное, отмечает Ломоносов, нужно следить, чтобы проводились они не реже раза в год. На публичных собраниях должны заслушиваться по три сочинения, по одному от каждого класса наук. Выбор их определяется по старшинству академиков или баллотированием. Все предлагаемые к публичному собранию сочинения должны быть апробированы в Академической конференции. Сочинения должны быть одно или два на русском языке, а третье – на латинском. Учитывает Ломоносов и то, что кто-нибудь из присутствующих на собрании знатных персон может не знать ни русского, ни латинского языков. Тогда одно сочинение должно быть прочитано по-немецки или по-французски. Видимо, досадные случаи плохого произнесения речей были часты, и Ломоносов написал о требованиях к оратору, который должен быть «совершенно искусен в рассуждении исправного штиля и чистого выговору». Русские ученые должны выступать перед публикой на русском языке. Почетные члены, если они участвуют в таких собраниях, говорят на латинском или своем родном языке.

Публичное собрание не должно длиться более двух часов. Для привлечения внимания к наукам желательно демонстрировать перед публикой опыты, которые не требуют много места и времени, не опасны. Хорошо, если публике покажут новые научные инструменты, хорошо нарисованные карты и чертежи.

На публичном собрании должно производиться и награждение («сто червонных») тех, кто решил ранее объявленную конкурсную задачу.

Члены Академического собрания должны сидеть лицом к слушателям. Оратор выступает стоя. Но если публичное собрание посетила монаршая особа, то и все члены Академического собрания должны стоять. Публика должна быть прилично одета. На собрании обязательно должны присутствовать студенты.

Некоторые частные замечания М.В. Ломоносова являются свидетельством того, как проходили публичные собрания. Видимо, руководители Канцелярии, завидев знатных слушателей в публичном собрании Академии, спешили с заискиваниями одарить их книгами, программами и т.п. Такое случалось в начале собрания и в его конце, и можно представить, как отвлекалось внимание публики. Рассылать книги по распоряжению президента или вице-президента, считает Ломоносов, должен или конференц-секретарь, или сам автор.

Как уже подчеркивалось, в академической деятельности М.В. Ломоносов огромное значение придавал Гимназии и Университету: «Петербургский университет, друг, более того – единокровный брат Академии наук, который составляет с нею едину плоть и будет заодно с ней трудиться на пользу отечества» (90). Преподавание в Университете должно вестись по факультетам, при этом деление на факультеты должно был сообразно государственным учреждениям. Ломоносов предлагал организовать обучение студентов в Университете по следующим факультетам: юридический, медицинский, философский. Юридический факультет необходим «для отправления правосудия и для ограждения прав каждого»; медицинский – «для сохранения людского здоровья и для попечения»; философский – для увеличения общественного благосостояния и для создания разных жизненных благ». Подготовлена ученым и программа лекций по каждому факультету. Петербургский университет при открытии должен быть торжественно объявлен, сообщены «преимущества и льготы» студентов. Как и в других европейских университетах, «где любознательные юноши питаются от щедрот государей», нужно определить число студентов (Ломоносов считает, что их должны быть сотни), которые будут учиться за казенный счет. Тех, кто будет учиться на свой «кошт», тоже будет много, даже из других стран: «Опорой нашим надеждам служат также великолепие города, величественность двора, многолюдство рынка, удобство порта и, наконец, громкие имена учителей» (91).

Кормилица» Университета, его «кладовая» – академическая гимназия. В Гимназии учеников, которые за казенный счет содержится, должно быть вдвое больше, чем в Университете. Предметы должны преподаваться так, чтобы школьники были готовы к обучению «высшего порядка», в Университете. Предметы в школьной программе должны быть «обыкновенны» и дополнительные. Без первых нельзя поступить в Университет. Это латинский и русский языки, начала математики и философии, которые распределяются по трем классам – низшему, среднему и высшему. К дополнительным предметам Ломоносов отнес греческий, немецкий и французский языки. Здесь же представлены разделы тех предметов, которые необходимо проходить в каждом классе.

В дошедших до нас записках М.В. Ломоносова о реформировании Академии наук нет специальных разделов о других департаментах, например, Физическом кабинете, Химической лаборатории, Обсерватории, Библиотеке и Кунсткамере, Географическом департаменте. Мнение о их положении и предложения по совершенствованию управления ими есть в «репортах», которые ученый настойчиво подавал в Канцелярию, о чем речь шла выше. Добавим, что когда в 1757 г. М.В. Ломоносов был назначен советником Академической канцелярии (92), он совместно с И. Таубертом и Ф.У.Т. Эпинусом подготовил Инструкцию для Географического департамента (93) о новом распределении обязанностей между его профессорами и адъюнктами, о порядке ведения работы, о требовании подачи ежемесячных рапортов, о собирании печатных карт не только России, но и других стран. Основная задача Географического департамента – исправление старых карт и составление нового Российского атласа. Ломоносов считал, что не только профессора, но и адъюнкты должны допускаться к работе в Географическом департаменте, имея там равный голос с профессорами. Адъюнкты должны вести протоколы всем собраниям департамента, хранить находящиеся там карты. Студенты имеют право посещать собрания департамента, тем из них, которые «в геодезии и в сочинении карт еще не довольно искусились, оным подавать в том должны гг. адъюнкты всякое наставление и показывать на Обсерватории употребление нужнейших инструментов, дабы они в случаях с пользою и надежностью к отправлениям в губернии и провинции употреблены быть могли. Дни и часы для оного наставления назначить от Собрания географического, как наиудобнее будет» (94).

Отметим, что все предложения к реформированию Академии наук были Михаилом Васильевичем Ломоносовым выстраданы. Наблюдая разрушение самих основ Академии, заложенных Петром I, он боролся за восстановление славного имени Академии всеми доступными ему средствами. После смерти Елизаветы Петровны и вступления на престол Екатерины, оскорбленный постоянными унижениями, тем, что он обойден повышением по службе, в отличие от тех, кто повышений не достоин (И. Тауберт, Г.Н. Теплов), 24 июля 1762 г. Ломоносов подает прошение об отставке. В этот же день он пишет письмо М.И. Воронцову с просьбой поддержать его просьбу об отставке и назначении ему пенсии: «Все мои будущие и бывшие рачения тщетны. Бороться больше не могу; будет с меня и одного неприятеля, то есть недужливой старости (95). Больше ничего не желаю, ни власти, ни правления, но вовсе отставлен быть от службы, для чего сегодня об отставке подал я челобитную его сиятельству Академии Наук г. президенту и о награждении пенсиею для прокормления до смерти и с повышением ранга против тех, коими обойден» (96). Прошение Ломоносова было принято 2 мая 1763 г., но почти сразу же, 13 мая, и отменено. Ломоносову дали чин статского советника, повысили годовое жалованье. Но в Академии ничего не изменилось. Тяжело больной, в феврале–марте 1765 г. он набрасывает план беседы с Екатериной II (97), где пишет: «Multa tacui, multa pertuli, multa concessi [Многое принял молча, многое снес, во многом уступил. – Н.К.]». «За то терплю, – пишет здесь же Ломоносов, – что стараюсь защитить труды П[етра] В[еликого], чтобы выучились россияне, чтобы показали свое достоинство». На том же листе рядом начертил Ломоносов план дельты Северной Двины (98) с ее притоками и островами. О чем он думал, зарисовывая контуры родной реки, записывая: «Нет нигде места и в чужих краях»? Но оставалась вера в будущее: «Я не тужу о смерти: пожил, потерпел и знаю, что обо мне дети отечества пожалеют».

Главную причину тяжелого положения Ломоносов видел в непрофессиональном управлении – Академией наук должны управлять ученые, но застарелая болезнь – «шумахершина» – осталась в Академии и после смерти советника Канцелярии. Академия не должна быть отягощена заботами и работой, направленной на получение «барышей», отвлекающих академиков от их истинных задач, потому что она должна содержаться на казенный счет. Для развития науки в России и для просвещения Отечества необходимо воспитание собственных ученых, своих специалистов, своих образованных людей. Это – главный смысл заведения Академии наук. И тогда, мечтал Ломоносов, «расширенная и оснащенная […] Академия наук будет таковою не только по названию, но и по знаменитым делам своим и по истинной пользе, приносимой государству, и приобретет заслуженную известность во всем мире во славу Российской империи».

ПРИМЕЧАНИЯ

Персональная страница в БД "Персональный состав РАН"

---

---